Меня зовут Юсеф. Я – палестинец. Четвертый из семи детей. Первые тринадцать лет моей жизни я прожил в полосе Газа с моей семьей – папой, мамой, бабушкой, четырьмя братьями и сестрами. Жили мы в трехэтажном доме в поселке Дейр эль-Балах, рядом с израильским поселением Кфар Даром.

    Пока я рос в Газе, я не слишком задумывался о политике или окружающей меня нищете. Больше всего я любил спортивные игры, особенно футбол. Я мечтал стать когда-нибудь знаменитым футболистом.

Все изменилось в 2000 году, когда начались схватки между израильтянами и палестинцами. Наш поселок оказался в центре междоусобиц.

    В один из тех дней к нам в дверь громко постучали. Дверь открыл мой отец, и оказался лицом к лицу с израильскими солдатами с автоматами наперевес.

– Уезжайте, – сказали они. – Ваш дом находится слишком близко к еврейскому поселению. Вам здесь опасно оставаться.

– Почему я должен уехать? – спросил мой отец. – Я ни в чем не виноват.

– Если вы здесь останетесь, – сказал солдат, – поплатитесь за это, и дорого.

    Тут он объяснил, какие ограничения у нас будут, если мы решим остаться. Когда солдаты ушли, мы всей семьей стали обсуждать, как быть. Все соседи уехали, и их дома снесли. Но мой отец думал иначе.

– Если хотите, уезжайте, – сказал он, – но если мы уедем, они снесут наш дом, и мы его никогда уже не увидим. Будь, что будет, а я остаюсь.

    Он говорил с таким убеждением, что мы все решили остаться.

    C каждым днем жить дома становилось все тяжелее. Приехали израильские солдаты: накрыли нашу крышу камуфляжной сетью и колючей проволокой. Установили пост и наблюдательные камеры. Невозможно стало жить нормальной жизнью.

    Солдаты заняли верхний этаж нашего дома. Никого не впускали, кроме солдат и людей с пропуском, типа журналистов и работников ООН. Даже нас не пускали на второй и на третий этаж, потому что военные нам сказали, что это “Участок В”, где всем распоряжается армия Израиля, и у палестинцев там нет прав. Большая комната, где мы должны были ночевать всемером, называлась “Участок А”. “Участок А” – это там, где, по идее, распоряжаются палестинцы, но мы этот участок называли тюрьмой.

Ванная, кухня и спальни были “Участком Б”, где палестинцы, то есть мы, могли бывать, но израильские военные отвечали за безопасность. Моя сестра сделала надписи на всех дверях в доме. Нам нужно было просить разрешения войти на кухню. Если надо было пойти в ванную, нас сопровождал солдат.

    Это продолжалось пять лет. В нашей жизни мы постоянно видели солдат, обстрелы, танки, ракеты и, казалось, бесконечные разрушения.

    Как мы пережили эти безумные времена, я не знаю. Может быть, привязанность к дому дала нам силы это вынести. А может быть, это была наша вера в то, что все мы – люди, которые как-нибудь сумеют ужиться вместе. Отец мой говорил: “Все мы – дети Авраама. Мы, палестинцы, имеем право жить спокойно, и израильтяне тоже”, но в глубине сердца я никогда ему не верил.

    Хуже жить было некуда, но потом стало еще хуже.

    Как-то работники из ООН, которые имели право нас посещать, пришли к нам. Они были очень славные, и мне было весело. Я рассказал им, как футбольная команда, за которую я болел, только что выиграла матч. Один из них похвалил мою футболку: на ней было имя моей любимой итальянской команды – Рома. Я стоял у дома и махал им рукой.

    И тут произошло что-то ужасное. Как будто что-то вонзилось мне в тело, в спину. Сперва не было больно. Но чувство было странное.

– Папа, – сказал я, – по-моему, меня ранили.

    Он взглянул с удивлением, потом с ужасом, как и вся семья. Потом я рухнул на землю. Мой отец бросился ко мне и обнял меня.

– Сынок, ты в порядке? – спросил он.

– Конечно, папа, – сказал я, – все у меня в порядке. Я сдал математику сегодня, и я… я хорошую оценку получил по истории… и… наши выиграли…

    И тут я почувствовал боль. Такую сильную, что я прошептал шахаду – слова, которые при смерти произносят мусульмане.

– Все будет в порядке, сын, – сказал отец. – Ты не умрешь.

    Он произнес это с полной уверенностью. Такой у меня отец. Никогда не сдается. Он вызвал скорую, и меня увезли в больницу, в город Газу. Как мы ехали, я не помню. Я потерял сознание.

    Когда я пришел в себя, меня все время клонило в сон. Я лежал на большой белой койке, и у меня было что-то воткнуто в руку – внутривенная трубка. Отец сидел у постели. Увидев, что я проснулся, он улыбнулся.

– Что случилось? – спросил я сонно.

Тебя ранили в спину, – сказал отец. – Пуля засела у тебя в позвоночнике. Врачи сказали, что слишком опасно делать операцию, но все будет в порядке. Ты выживешь.

    Я пытался пошевелить ногами, но не мог.

– Папа, – сказал я, – у меня ноги не шевелятся… А ходить я смогу?

    Сперва мой отец ничего не ответил. Потом он сказал: “Если будет на то воля Всевышнего, сын. Врачи делают все, что могут”.

    Я знал, что врачи делают все, что было в их силах, но у них не было элементарного медицинского оборудования. Я чувствовал себя бессильным, как будто жизнь моя кончилась. Вот я такой, пятнадцатилетний, и, может быть, никогда уже не смогу ни ходить, ни играть в футбол. Я впал в такую депрессию, что перестал говорить. Я был в шоке.

    Через несколько дней меня перенесли на носилках в другую машину скорой помощи, а потом повезли в новую больницу. Я мало что помню. Это было как кошмарный сон.

    Когда я очнулся, заметил, что в этой новой больнице все было другим. И медсестры и врачи говорили… на иврите! Мне не верилось.

– Где я? – спросил я. Это были мои первые слова за много дней.

    Мой отец сидел у постели. За ним стояла медсестра-израильтянка. Когда она увидела, что я открыл глаза, улыбнулась.

– Проснулся, – сказала она. Голос у нее был добрый и мягкий, как у моей матери.

    Впервые в жизни мне улыбнулся израильтянин. Впервые я увидел израильтянина, который не был солдатом.

    В течение последующих недель и месяцев я повидал многих израильтян – врачей, медсестер, детей, родителей… Посещавшие меня врачи улыбались и шутили. Медсестры были добрыми. Меня это ошеломило. Неужели израильтяне тоже люди? Несколько недель спустя мои отец и мать вернулись в Газу, и я остался один. Я по ним очень скучал, и не доверял израильтянам.

    Семья еврейских поселенцев навещала сына, который был в одной со мной палате. Сначала им не нравилось, что их сын лежит в одной палате с арабом. Но когда они узнали, что со мной случилось, и увидели, как мне было одиноко, они стали добрее ко мне относиться, приносили небольшие подарки. Они следили за тем, чтобы мне всегда хватало еды и воды. Я никогда их не забуду.

    Весь следующий год я пытался поправиться. За это время мой отец и я много раз говорили о значении происшедшего.

    Почему столько людей должны мучиться и гибнуть? Возможно ли прощение?

    Постепенно мои взгляды изменились. Я осознал, что меня подстрелил один израильский солдат, но спасало много израильтян.

    И еще я понял, что мои отец и мать говорили правду: израильтяне были людьми, такими же, как и я. И впервые в жизни я почувствовал себя по-настоящему человеком. Я хотел что-то сделать, чтобы изменить мир, сделать его более мирным.

    Врачи не смогли удалить пулю из моей спины. Я прожил семь месяцев в больнице и не мог ходить. Теперь я нормально хожу, но пуля до сих пор сидит у меня в спине и, наверное, навсегда там останется.

И вот, наконец, у меня появилась возможность стать миротворцем. Я узнал о программе, которая называется “Семена Мира”. Это программа собирает израильских и палестинских подростков вместе в лагере в штате Мэн в США. Подросткам дают возможность общаться, узнать друг о друге, подружиться. Я полетел в Мэн и провел лето с группой израильских и палестинских подростков.

    Когда палестинские подростки в лагере, а потом дома, услышали мою историю, они захотели использовать ее, чтобы доказать, какое зло творят израильтяне. Я был против. Они на меня сердились: “Ты что, Юсеф, ненормальный, что ли? На чьей ты стороне? На их, или на нашей?”

    Ни на чьей стороне я быть не хотел. Я знал сердцем, что “ошибаться – человечно, а прощать – божественно”. И я дружил и с палестинцами, и с израильтянами. Это было нелегко. Даже некоторые родные отвернулись от меня, как от “предателя”. Но мои отец и мать всегда меня поддерживали.

    Когда я вернулся в Газу, один из израильских солдат, Ори, живший у нас дома, заинтересовался моей историей. Мы долго обсуждали мирную жизнь. Я сказал ему, что даже с пулей в спине я хотел сделать все возможное, чтобы стать миротворцем.

    Ори мне сочувствовал, и я посоветовал ему тоже подумать о том, чтобы стать сотрудником лагеря “Семена Мира”. Когда мы закончили наш разговор, я подарил ему футболку из лагеря.

    Ори тепло улыбнулся.

– Спасибо, – сказал он, – буду ее носить, когда отслужу в армии.

Перевод Михаила Рощина